Поделись ссылкой с
друзьями |
|
Уроки в школе любви
Мы
решили поговорить о христианском отношении к животным. Наши
пастыри практически никогда не говорят об этом в своих
проповедях и иных выступлениях. А жаль: твари бессловесные,
братья меньшие, те, кому Адам давал имена (см.: Быт. 2, 20),
занимают в нашей жизни и в наших душах очень заметное место. Мы
любим их за то, что они красивы; за то, что они, бесконечно от
нас далекие, в чем-то нас повторяют; за то, наконец, что они
любят нас и радуются нашему существованию. Любя животных, мы, по
сути, любим жизнь, созданную Богом, любим творение.
Нам больно видеть страдания животных, жалость к ним подчас
острее жалости к человеку: человек разумен, он осознает свою
ситуацию, он в силах взять ответственность за нее на себя и
найти какой-то выход, а неразумное существо беспомощно.
Бессмысленная садистская жестокость к животным воспринимается
как одна из самых отвратительных форм беснования.
Животные в доме, в семье часто служат своего рода
психотерапевтами. Контакт с ними необходим ребенку: общаясь не с
игрушкой, не с виртуальной фигуркой из компьютерной игры, а с
живым существом, ребенок познает реальный, живой мир и учится
любить и трудиться для других.
Конечно, если иметь в виду человечество в целом, то его
отношения с миром животных никак не назовешь идиллическими:
тысячи лет человек питается животными, одевается в их шкуры,
использует их во всевозможных иных целях. Заметим, христианство
никогда этого не запрещало, буддистский принцип неубиения живых
существ нашей вере чужд. Но христианство всегда призывало к
умеренности, к обузданию алчности, хотя и не связывало это с
отношением к природе. Связывает сама жизнь: грешный человек, не
желающий себя обуздать, разрушает природу, уничтожает животный и
растительный мир.
Случайно ли животные так тянулись к святым? Почему общение с
животными, окруженность ими создает в нас некое чувство рая? И в
то же время многие святые предостерегали от излишней
привязанности к животным, от любви, возвышающей их до человека.
В ХХ веке известный подвижник схиархимандрит Серафим (Романцов)
так дополнил известную фразу: «Блажен, кто скоты милует, но
скажен, кто скоты любит и этим сравнял их с человеком». А ведь
иногда эта любовь принимает самые уродливые формы. Чего стоят
одни только бойцовские собаки, периодически калечащие людей и
находящие при этом неизменную защиту у своих хозяев!
А все эти кошки и собаки изысканных пород!.. Цена иной киски
близка к цене хорошей машины, и люди отдают эти деньги — вместо
того, чтобы просто подобрать несчастного брошенного котенка у
себя в подъезде. Думается, это уже не к животным любовь, а к
себе.
Итак, возможно ли сформулировать некие принципы христианского
отношения к животным? Об этом размышляет главный редактор
журнала
"Православие и современность" игумен Нектарий
(Морозов):
Наверное,
нет ничего удивительного в том, что пастыри Православной Церкви
«мало говорят на эту тему» — то есть о животных и о правильном,
христианском отношении к ним. Согласитесь, трудно представить
себе проповедь, посвященную этому вопросу и произнесенную с
амвона. Тем не менее тема эта лично мне представляется и важной,
и интересной. И вместе с тем — обросшей всевозможными
предрассудками, усложняющими ее восприятие.
Разговор о месте «братьев меньших» в нашей жизни часто сводится
к тому, можно ли держать дома животных, и если да, то каких.
Взгляды пастырей на сей предмет расходятся. Кто-то считает, что
никакой живности дома лучше не держать. Кто-то полагает, что
можно, однако живность эта должна быть компактной и «чистой» —
рыбки, волнистые попугайчики, кошка в крайнем случае, но никак
не собака, поскольку она существо «нечистое» (хотя в
христианстве нет разделения на чистых и нечистых существ!).
Кто-то убежден, что роль животных в жизни человека исключительно
утилитарна: корова дает молоко, собака охраняет дом, кошка ловит
мышей, из свиньи получается превосходное сало, и этого
достаточно для определения отношения ко всем этим тварям. Как в
таком разнообразии мнений разобраться? Да и надо ли, в принципе?
Лично мне кажется — надо.
Мы живем в мире изломанном, искаженном грехом и страстями. И та
красота, которая все же жива в нем, есть отблеск красоты иной:
она напоминает нам о том, каким он был когда-то, о его дивной
первозданной гармонии. И о том, какое место занимало в нем все
то, что существует и по сей день: человек, живая и неживая
природа, те самые братья наши меньшие, о которых здесь речь.
Что побудило всесовершенного, вседовольного, самодостаточного,
ни в чем не нуждающегося Бога сотворить обитаемую вселенную?
Только Его любовь, больше ничто. Любовь — в каждом мельчайшем
фрагменте всего сотворенного. С какой удивительной премудростью
и заботой устроено все в мире! Каждая зверушка, каждая букашка,
каждая соломинка и травинка поражают продуманностью и
совершенством.
Но нам кажется, что всё продумано, всё устроено исключительно
для нас; и любовь, и забота Божии тоже лишь наш незаслуженный
дар. Но может ли Господь, будучи самой Любовью, всё объемлющей,
всё наполняющей Собой, кого-то этой любви лишить, кого-то ею
обойти? Неужели ничто вообще не имеет цены на земле, кроме
человека?
Да, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, — венец
творения, чудное соединение плоти и духа, земли и Неба. Но и все
прочее творение — не декорация, не фон, не какой-то
необязательный придаток. Нет, в основе всего сотворенного — та
же любовь Божия, от которой и которой все произведено, дивный
мостик от небытия к бытию.
А почему кажется нам, что все только и всецело для нас и ни в
коей, ни даже в самой маленькой мере не само по себе? Потому что
в нашем духовно калечном состоянии центр вселенной сместился и
оказался в тех границах, которые очерчены в ней контурами нашего
же тела. И мы относительно всего уверены, что оно — для нас. И
люди — для нас. И Бог — для нас. Что уж о живой и неживой
природе говорить. И в каком-то смысле правда все это. Ведь, по
слову блаженного Августина, Господь о каждом человеке заботится
так, как если бы он был единственным в мироздании. Но и обо всех
вообще — как об этом каждом.
Господь не только в пищу и в помощь дал нам животных, но и нас
поставил ответственными за них. Поэтому и имена человек животным
по повелению Божию нарекает (см.: Быт. 2, 19). И сама земля, на
которой в особом ее месте, «в Раи сладости», обитал первозданный
человек, была и остается его зоной ответственности — с того
самого момента, как было поручено ему рай возделывать и хранить
(ср.: Быт. 2, 15). Но не соответствуем мы возложенной на нас
ответственности — как прежде, когда с грехопадением праотцев
извратился стройный порядок прекрасно устроенного Творцом мира,
так и сейчас, когда мы пользуемся всем сотворенным с такой
безалаберностью, словно и на самом деле после нас — лишь то, что
было когда-то давным-давно: потоп…
Что
значит относиться к животным по-христиански? Должны ли, могут ли
они жить в доме у христианина? Как он должен с ними общаться,
может ли он их любить? Наконец, довольно часто задаваемый
вопрос: какова посмертная участь «тварей бессловесных», есть ли
им место в «жизни будущего века»?
Не думаю, что кто-то дерзнет дать окончательный ответ на
последний вопрос. Не свидетельствует прямо о том или ином
варианте ответа Писание. Ни Новый, ни Ветхий Завет полной
ясности в это недоумение не вносят. Что же до места животных в
нашей жизни, в нашем быту, в наших сердцах…
Я уверен, что живое существо, которое живет — во дворе ли, в
доме ли — просто так, не ради какой-то практической потребности,
становится одной из ступенек к любви — сначала к тварному миру,
а затем и к Сотворившему его. Кто бы это ни был — собака, кошка,
черепаха, рыбка в аквариуме или какой-нибудь сверчок, —
бескорыстная, невынужденная забота о них становится не только
для ребенка, но и для взрослого человека чередой уроков в школе
Любви. Особенно важно это в наше время: современное устройство
жизненного пространства отрывает нас от животных; и они, и самая
природа вытеснены очень далеко за границы нашего повседневного
бытия.
Сердце человека XXI века привычно жестоко: мы привыкли ко
множеству вещей, к которым привыкать нельзя в принципе. Привыкли
к войнам без видимых причин, к массовому убийству детей в
материнской утробе. Мы привыкли к постепенному угасанию в
убогих, нищих квартирках — без медикаментов и денег, на которые
можно было бы их купить, — отдавших все родной стране стариков.
Привыкли к бездомным, бомжам, умирающим от холода и голода на
улицах, у наших ног.
Более того, мы находим этому успокаивающее нас — если не
оправдание, то объяснение: «Эти люди в своей жизни сами что-то
напутали, напортили, заблудились…». Или еще лучше, «духовней»:
«Они грешили и теперь за грехи свои расплачиваются». Так мы
отгораживаемся от единства, от общности наших судеб с их
судьбами и с судьбой человечества.
Но вот бежит по улице стая бездомных собак. Им холодно, они
отощали, их ребра торчат, а шерсть свалялась. О чем думаем мы,
глядя на них? О том, что они могут кого-то, в том числе и нас,
покусать. Мы можем заразиться бешенством и умереть. Это
проблема! И ее надо решать. И проблема решается — когда
посредством отлова, а когда и отстрела — прямо на наших глазах.
Но ведь могли бы мы думать и об ином, видя эти взъерошенные
загривки, затравленные, бесконечно грустные глаза. О том, что
тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего
ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства
тлению (Рим. 8, 20–21), что вся тварь совокупно стенает и
мучится доныне (22). Из-за нас мучится, из-за древнего,
праотеческого греха и из-за грехов наших нынешних, продолжающих
разрушать мир и все, что в нем. Ведь не из ниоткуда взялись эти
несчастные бродячие псы. Кто-то сначала приручил их и не остался
за них в ответе, а бессовестно выгнал на улицу.
Мы виноваты перед ними, как и друг перед другом. Только вот
братья меньшие — они-то в чем виноваты? В том-то и дело, что ни
в чем. За нас страдают.
И разве повредит кому-то, если доведет он эту простую и ясную
истину до своего сердца и сердца своего ребенка? Если возьмет
ответственность — просто так — за какую-то зверушку, за пусть
самую маленькую, но Божью все же тварь? Если обогатит свое
сердце любовью к этому существу, которое, как бы там ни было, а
любовью Божией не обойдено?
Да, некоторые святые говорили о том, что привязываться к
животным, ласкать их — грех. Но это грех, думается мне, не по
существу своему: ибо и Господь ласкает Своих бессловесных
тварей, гладит их лучами солнечными, ерошит им шерстку легким
ветерком, покрывает от охотников бархатным пологом ночи. Грех —
когда питомцы между нами и Богом встают, превратившись в
страсть. Но чаще ведь не животные встают стеною между нами и
Богом, а люди. Люди, к которым мы чрезмерно привязаны или,
наоборот, недоброжелательны. А еще чаще эта стена — мы сами.
Куда чаще, чем животинка какая…
Почему мы так часто видим животных в житиях — рядом со святыми?
Почему могилу Марии Египетской копает лев? Почему Герасим
Иорданский дружит со львом, а к русским лесным отшельникам
запросто ходят в гости медведи? Не потому ли, что зверь
бессознательно чувствует в святом человеке того, первозданного,
не поврежденного грехом Адама? Не потому ли, что обоняет своим
звериным нюхом воздух утраченного Рая?
Ведомо это Тому, Кто указал: праведный печется и о жизни скота
своего, сердце же нечестивых жестоко (Притч. 12, 10). Ведомо Ему
и то, что где милость, там и любовь.
Игумен Нектарий (Морозов)
Источник:
"Православие и современность"
23 октября 2013 года
|