«Первоверх» Петра и Павла

Каждому из нас промыслительным образом открывается понимание существования Большего

Наверное, кому-то покажется странным, что в рубрике, где мы обычно публикуем интервью и очерки, посвященные разным замечательным людям, живущим в Церкви, опубликован этот немного угловатый рассказ от первого лица. Но вдруг он покажется кому-то интересным, вдруг у кого-то появится потребность оглянуться назад, окинуть взглядом пройденную дорогу и понять, что нет в нашей жизни ничего случайного? Понять, что даже, кажется, самое глупое и нелепое, что может произойти с нами, органично вписывается в канву того пути, который ведет нас к Богу. Каждую секунду, каждую минуту, с каждым сантиметровым шажком вперед и километровым откатом назад — все равно ведет к Нему.

Когда мне было лет девять, мама принесла домой небольшой черно-белый церковный календарь, отпечатанный на плохой глянцевой фотобумаге. По краю календаря были размещены разных «изводов» иконы Спасителя, Богородицы, святителя Николая Чудотворца, а в центре перечислены все непереходящие церковные праздники — двунадесятые и великие — и пасхалия лет на двадцать вперед. Один из праздников совпадал с моим днем рождения — и это поднимало из глубины моей на тот момент еще некрещеной души-христианки какой-то необъяснимый, но радостный трепет.

Часами сидя возле письменного стола, на котором под оргстеклом лежал тот календарь, я смотрела на магическую фразу возле даты 12 июля — там было написано: «Первоверх. Петра и Павла». Что это за «первоверх» такой, мне не очень было ясно, однако я придумывала по этому поводу что-то высокое и светлое. Мама объяснила, что календарь — «божественный», и что мы теперь аж до 2010 года будем знать, когда отмечать Пасху…

Надо сказать, что тогда шел год 1989‑й или около того. В нашем селе не то чтобы церкви не было — мало кто себе (кроме бабушек, на чьих глазах рушили в 30‑е годы местный Покровский храм, белокаменный и красивый, позже раскатанный на основу для дороги в город) мог представить, что это такое вообще. А уж о Христе и я, и мои сверстники, воспитанные на почитании хитро прищурившегося Ильича, чьи портреты висели в каждом школьном кабинете, вообще не имели ни малейшего понятия. Так что оставалось мне таращиться на таинственный «первоверх», совпавший с моим днем рождения, и размышлять, что бы это могло значить.

Когда мне исполнилось двенадцать, мама купила мне яркую книжку с картинками — это было западное переложение евангельских событий для детей. А еще в доме появились иконы — настоящие, старинные, оставшиеся от почившей прабабушки; баба Маша умерла в городе, у сына, а он не знал, что делать с образами, и с легкой душой отдал их племяннице, моей маме, которой стало жалко бабушкиного наследства: «Ведь выкинули бы…». На одной из икон Иисус Христос, потемневший ликом, смотрел на всех печально и чуточку строго. Правда, потом мне стало казаться, что Спаситель всегда смотрит на тебя по-разному: в зависимости от того, что ты хочешь Ему сказать, о чем попросить. Еще Христос держал в руке книгу, на раскрытой странице которой было написано непонятными немного буквами «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы». Эту надпись я смогла прочесть уже совсем потом, когда стала учиться в университете и изучать старославянский язык с его юсами и ерами. А пока мне было двенадцать, я все еще посматривала с тайной гордостью на «первоверх» Петра и Павла и перечитывала книжку про Христа, доброго Человека. Мама, конечно, говорила, что Он — Бог, живет на небе и все видит, но в словах ее не было особого энтузиазма.

В моем двенадцатилетнем январе меня крестили. Однажды ранним утром мама разбудила нас с братом и велела собираться. Было воскресенье — идти никуда не хотелось, особенно если смотреть на прямые, как столбики, морозные струйки дыма из печных труб. Но идти пришлось. «Куда мы идем?».— «Вас с Ильей покрестят».— «Это что такое?».— «Так надо».

И была чья-то чужая изба, в которой толпились такие же, как мы с братом, хмурые, сонные подростки, и серьезные, тоже мало что понимающие взрослые. И странный человек с бородой и с крестом на груди бегал туда-сюда и просил таз с водой побольше. И оплывали тоненькие свечи, которые нещадно трещали и быстро таяли прямо на руки, и старушки что-то непонятное пели надтреснутыми голосами, и странный человек, которого все называли «батюшка», тоже что-то неясное читал по затрепанной маленькой книжке. И холод и мокредь ползли за шиворот, когда батюшка, нагнув мою голову над тазом, черпал оттуда воду ладонью и лил ее мне на макушку. И потом нам всем сказали, что мы теперь христиане, и надели на шеи веревочки с простенькими алюминиевыми крестиками…

Смысла события как-то никто особенно не объяснил. Но было ясно, что случилось что-то необычное — хотя бы потому, что до этого ничего такого необъяснимого в жизни не происходило. Мама велела нам с братом крестики хранить, обещая, что крест сбережет от всего плохого. И я расстроилась, когда тоненькая перемычка кольца перетерлась, и мой самый первый крестик затерялся где-то в сельских лопухах. Другой, новый, появился у меня значительно позднее.

В студенческие годы я редко вспоминала о том морозном, полуясном, но незабываемом дне, когда меня крестили. И даже гордо «позиционировала» себя атеисткой. И посмеивалась вместе со всеми над набожной преподавательницей русской литературы, которая всегда ходила в платке, крестила лоб перед началом лекций и пела нам, глупым детям, духовные стихи. И строительство часовни у окон нашего университетского корпуса вызывало только праздное любопытство — любопытство, замешанное на взрослом цинизме: «Ах да, часовня-то явно строится на деньги проворовавшегося губернатора…». Бог и вера казались такими далекими и такими незнакомыми, как непонятная галактика в другом конце Вселенной, которую невозможно представить.

Но однажды в каком-то бахвальстве, в сумбурном студенческом разговоре я вспомнила о своем «первоверхе». И гордо заявила во всеуслышание, что вот, мол, день рождения-то мой приходится прямо на большой церковный праздник, который называется «первоверх Петра и Павла». Ну, пустая же похвальба, смешная, прямо как в автобиографии Аркадия Аверченко: «Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днем моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю, причем здесь еще какой-то праздник?!». Вот и я — толком и не понимала, ради чего это брякнула, да еще в той разношерстной компании… Там оказался человек, который тихо позвал меня в сторону и объяснил, что «первоверх» — это сокращенное слово «первоверховные», и что Петр и Павел — апостолы, и в мой день рождения заканчивается Петров пост. И посоветовал Евангелие почитать. И крестик носить, раз крещеная. Стыд, уязвленное самолюбие, осознание собственной «лени и нелюбопытства» после того разговора заставили сделать и то, и другое. И еще третье — прочитать все, что нашла тогда, в конце 90‑х, о Таинстве Крещения и о первоверховных апостолах Петре и Павле.

Порог храма переступила я еще позднее, не сразу. Не было у меня ни просветления, ни озарения, скорее — необходимость, связанная с четким пониманием: или Бог — или экзистенциальный ужас. И память о такой, кажется, странной встрече со Христом, которая началась с таинственного «первоверха» Петра и Павла…

Недавно, когда рассказала об этом подруге, она воскликнула: «Какое счастье, что у каждого бывает свой такой “первоверх”… Что каждому из нас промыслительным образом с озарением или без него открывается понимание существования Большего. Главное — не упустить. Все-таки мы не одиноки, в жизни каждого есть место Чуду».

Фото Михаила Моисеева
Наталья Волкова
Газета «Православная вера» № 19 (471), 2012 г

Источник: Православие и современность

Другие способы внести пожертвование