Аркадий Мамонтов:
«Мир справедливости – это ад, а рай – это мир любви»
Аркадий
Мамонтов начинал работать на телевидении корреспондентом в «горячих
точках». Сегодня его хорошо знают по сюжетам в жанре
расследовательской журналистики. А в день прибытия Пояса Богородицы
в Россию вышел в эфир — хотя и далеко не в прайм-тайм, а почти в час
ночи — документальный фильм Аркадия Мамонтова об этой святыне и о
монастыре Ватопед, откуда она была привезена. Мы предполагали
поговорить о съемках этого фильма, но Аркадий Викторович рассказал
гораздо больше, чем мы ожидали услышать…
Афон: попытка вторая
- Аркадий, летом этого года вы ездили на Афон снимать
фильм о Поясе Богородицы. Но, насколько я знаю, это не первая Ваша
попытка приехать на Святую гору со съемочной группой?
- Да, я был на Афоне 7 лет назад, тогда мы впервые решили
попробовать снять фильм про Святую гору, про наш русский монастырь
Святого Пантелеимона. Не удалось: Кинод (это высший орган управления
Афона) не дал благословения на это. Поэтому мы просто пробыли в
монастыре три дня как паломники: жили в архандарике (гостинице. —
Ред.) втроем с коллегами. А уже в июле этого года все получилось!
- Быть на Афоне паломником и журналистом, то есть
приехать по работе, — это разные вещи?
- Разные. Когда ты паломник, ты сосредоточен прежде всего на том,
что происходит внутри тебя. Ты стремишься полностью погрузиться в
атмосферу святого места, прочувствовать его, понять, поразмышлять,
походить, посмотреть, пообщаться.
А вот если ты журналист, то на себе в таких местах
сосредоточиваешься меньше. Ведь ты работаешь для людей. Как
профессионал, ты любые события, встречи, разговоры пропускаешь через
призму будущего фильма или программы. Это тоже интересно - наша
профессия предполагает изучение мира, жизни. Хотя работа, конечно,
всегда остается работой… И если паломник может посидеть, помолчать,
подумать, то журналист должен говорить и действовать. Но, несмотря
на это, афонская поездка дала нам удивительный опыт. Даже с учетом
того, что было очень сильное противодействие нашему стремлению
сделать фильм.
- В каком смысле?
- Не в плане каких-то юридических преград. Со стороны монастыря,
напротив, нам очень охотно пошли навстречу, быстро оформили все
документы. Я о другом противодействии. Не знаю, как у других было, я
просто рассказываю про себя.
В Домодедове перед вылетом я вдруг почувствовал, что у меня начинает
подниматься давление, сердцебиение сильное. Но главное - появляются
такие мысли: «Да не надо тебе туда лететь! Опасно лететь - самолет
упадет, вы со всей съемочной группой разобьетесь. И вообще, зачем
тебе это надо?» Такая прямая атака. Я не склонен мистифицировать
события, просто я рассказываю, как было. Я впервые в жизни вынужден
был обратиться в медпункт в аэропорту. Сделали кардиограмму - она
оказалась абсолютно нормальной, правда, давление действительно
зашкаливало. Врачи вынуждены были сделать укол. Перед самым вылетом
я зашел в медпункт уже около самых посадочных ворот. Измерил
давление - нормально. Выхожу - и меня опять начинает трясти! В конце
концов, я себя переборол, сел в самолет. Мы летели, как будто Бог
нас нес на ладони - никакой тряски! Но в Уранополисе - это городок,
пристань, откуда отправляются корабли на Афон - нас ждало второе
испытание...
- Какое?
- Монастырь прислал за нами катер. Я спросил у капитана: «Есть ли на
море волнение?» - а мы плыли не как все паломники, а огибали Афон с
другой стороны, чтобы сразу прибыть в монастырь Ватопед, где
хранится Пояс. Морячок ответил: «Да не волнуйтесь, все будет
здорово!». И вот мы вышли из бухты… и попали в сильнейшее волнение!
Для маленького кораблика 3 балла - это очень много: наш катер
мотало, подкидывало, бросало из стороны в сторону. И всю дорогу -
полтора часа - я в буквальном смысле в небо кричал молитву
«Богородице, Дево». Сначала надо мной посмеивались ребятишки -
коллеги, а когда нас стало особенно сильно швырять - на подветренной
стороне - молиться начали уже все! И, слава Богу, до Афона мы
добрались.
Как дети
- Приехали столичные журналисты, с центрального
телевидения - снимать фильм о греческом монастыре, о его святыне...
К вам не относились с недоверием, настороженностью?
- С самого начала - полдня, наверное, - к нам присматривались:
все-таки люди новые, чужие. Но когда насельники поняли, что мы
неравнодушные люди, что воспринимаем этот монастырь, его храмы,
иконы, монахов, паломников с верой, с благоговением, то, конечно,
открылись нам. Я помню, настоятель в первую же нашу встречу сказал
мне такую фразу: «Ты снимешь хороший фильм». Я поразился: как я
сниму? Я не знал, что именно снимать - ей-Богу!
- Как это не знали? Вы же понимали, куда и за чем едете.
- Да, но я не представлял, как снять так, чтобы люди посмотрели и
прониклись, чтобы передать то, что я там увидел и почувствовал.
Можно же просто формально снять фильм, а можно - снять неформально.
Но как? Тут же нет технологии, алгоритма! Я растерялся. Собралось
огромное количество материала: на тебя все новая и новая информация
валится, и ты должен быстро сориентироваться. Весь наш
первоначальный сценарий разлетелся, все случилось по-другому!
- Сколько у Вас дней было на работу?
- Всего пять дней! Мы приступили к работе тут же: приехали, сбросили
вещи в гостинице и с ходу пошли снимать. Нас сопровождал монах, отец
Феодох, он родом из Грузии, прекрасно знает русский язык, очень
хороший человек - умный, эрудированный, дружелюбный.
К концу первой половины дня мы вымотались. Я смотрел на монахов -
как они трудятся и как они при этом спокойны - и поражался! Это
другой мир, другое отношение людей друг к другу. Представьте себе: в
год в этом монастыре бывает 50 тысяч паломников - ведь можно
озвереть от такого количества гостей. Потому что за каждым надо
убрать, застелить кровать, каждого накормить, каждого вновь
прибывшего паломника угощают водой и рахат-лукумом. Там нет
гастарбайтеров или прислуги - это делают сами монахи. И при этом
успевают молиться по 6-8 часов в день!
Мне запомнился монах-ключник, который менял белье в номерах. Когда
мы с ним в гостиничном лифте поднимались, он постоянно повторял
тихонько: «Кирие елейсон, кирие елейсон», то есть «Господи,
помилуй». Они всегда молятся про себя, это им помогает. Там
воспитывается ангельское терпение! А попробуй ко всем будь ровен,
дружелюбен - люди-то разные приезжают, из разных стран, разных
культур, с разными целями. Меня поразило общение с монахами. И не
только оно. Надо сказать, что на Афоне в принципе совершенно
уникальная атмосфера и культура общения. Удивительно: я не заметил
ни одного проявления жестокости, не услышал ни одного грубого слова.
На острове ведь одни мужчины, а чувствовали себя мы там - как дети!
Вся шелуха, вся взрослая наигранность сразу с нас слетели. Это меня
поразило больше всего.
И присутствие Божие и Божьей Матери чувствовалось очень сильно.
Помните, в нашем фильме был парень-паломник, который сказал: «Я
понял, что здесь всё есть. Я теперь смерти не боюсь».
-
И Вы это поняли?
- Да. Это правда — так же и мы чувствовали.
- На Ваших коллег тоже повлияла эта поездка?
- Да. Например, Дмитрий, молодой корреспондент, который ездил с
нами, в подобное место попал впервые и был, конечно, оглушен - в
хорошем смысле этого слова. Он раскрылся. У него был такой взгляд,
как будто он маму увидел после долгой разлуки. Наверное, он к
чему-то очень родному прикоснулся. Люди там менялись, это было
видно.
В первый день съемок на остров приехали немцы (а в монастыре
проводят экскурсии на пяти разных языках) - они как раз вошли в
храм, когда мы снимали вынос из алтаря Пояса Богородицы и других
святынь монастыря. Картина была такая: русские, греки, румыны -
православные - крестятся, с благоговением прикладываются… и немцы
стоят - вот что значит другая культура! - смотрят, как на диво
какое-то: что это тут такое? Потом сами прошли перед этими
святынями, выставленными в ряд перед алтарем, просто посмотрели на
них, послушали, как монах им рассказывает о них, и отошли.
Оказывается, это был первый день их пребывания на Афоне. А на второй
день я снова увидел этих немцев: у них были совершенно другие лица!
Не видел, прикладывались ли они к святыням или нет. Но то, что они
по-другому смотрели на всё, проведя ночь в монастыре, было очевидно.
- Там, говорят, как будто и нет разных национальностей…
- Не то что нет... Они есть, просто этого не чувствуется - там все
едины во Христе. Кто откуда приехал - меня, собственно говоря, не
интересовало. Православный - и всё. Среди монахов - люди со всего
белого света! Конечно, в первую очередь это греки, потом - русские,
потом - французы, австралийцы, немцы, американцы, англичане,
канадцы, грузины, арабы. В общем, со всего мира. Вот уж
действительно - нет ни эллина, ни иудея. Все - братья во Христе.
На воздусях
- Когда Вы к вере пришли?
- Еще в армии - в 1980-82 годах. Нас там колотили здорово, как в
тюрьме… Конечно, мне надо было в армию идти, это школа жизни - я не
спорю. Но я был интеллигентным мальчиком, из кинематографической
семьи: не пил, не курил, матом не ругался. А тут раз - мне 18 лет
исполнилось, и меня забрали служить в Забайкалье. В общем, я
нагляделся там много на что. И когда было особенно тяжело, надо было
к чему-то, к кому-то обратиться. Вот так вот, не зная, как, кого-то
я молил о помощи. После армии - крестился. И тогда уже стал идти к
Богу, ошибаясь, падая.
Позже я для себя вывел такую формулу: в жизни есть две дороги. Одна
- классное шоссе, автобан, пять полос с асфальтовым покрытием, с
освещением, по нему можно даже пешком идти с удовольствием, отдыхая
иногда в придорожных кафе. А в конце - красивые ажурные ворота,
шикарные, золотые.
И есть другая дорога - наша, русская. В деревню Нижние Котлы. Вся
разбитая, в рытвинах, ехать по ней невозможно, а идти - еще трудней.
А в конце - калитка скособоченная, из горбыля сколоченная. И от
человека зависит, какую дорогу выбирать. Всегда стоит выбор - ваш,
мой, ее, его: идти, где удобно, или там, где тяжело. Главный вопрос
в том, куда придешь. Человек всегда сам выбирает свой путь. Я выбрал
не шоссе.
- Значит, Вы впервые ехали на Святую гору, уже
определившись с выбором. Но все же Вас не разочаровал тот факт, что
Вам в первый раз отказали в съемках?
- Нет, неприятного осадка у нас не осталось, там все равно было
очень хорошо. Тогда нам все было в новинку, все казалось
удивительным. Ночью при свечах мы впервые все вместе читали вечерние
молитвы перед сном, потом вставали в 3 часа ночи и шли на службу.
Это было так странно. И послушания - тоже казались странными.
Утром к нам подошел монах и сказал: «Знаете что, ребята. Надо помочь
убрать верхний храм: вымыть пол, ступеньки, протереть стасидии…».
«Конечно!» - ответили мы, а сами переглянулись с некоторым
недоумением: как это? Мы что - сейчас мыть полы будем? Ну, ладно,
проблем нет, помоем! А монах добавил, видно, в шутку: «Знаете, кто в
монастыре храм уберет, тому семь грехов спишется». Мы рванули туда,
в этот храм, наперегонки! (смеется) До дыр все протерли, убрались
так, что там все блестело - как в армии, в общем.
Еще мне очень запомнился случай, который произошел на нашей первой
трапезе. Как видите, меня достаточно много, я люблю покушать - есть
у меня такой недостаток. Сидели мы, миряне, в ряд, а напротив нас,
тоже в ряд, сидели монахи. Мы с ребятами «наворачивали» с голоду (а
перед этим мы хорошо поработали) кашу, оливки и все, что там стояло.
Как нам казалось, делали мы это медленно и чинно, а на самом деле
оказалось - быстро и суетливо. Напротив меня сидел очень худой
монах. Лицо - благообразное, глаза - светлые, кристальной чистоты.
Перед ним стоит алюминиевая тарелка с фруктами. И он не спеша берет
оттуда виноградинку - и откусывает ее. И всё! А ведь он не меньше
моего работал! Когда мы встали из-за стола, я подумал: сколько надо
было этому человеку идти к такому простому действию? Чтобы вот так
просто взять одну виноградинку и не спеша есть? Что стоит за этим
неимоверным воздержанием? Он не хотел передо мной рисоваться, просто
у него такой образ жизни…
- Ваше самое сильное впечатление от Афона?
- В первую нашу поездку, в одну из ночей, перед утренней службой я
вышел на монастырский двор - а электрического освещения там нет. И
вот представьте себе: неверный свет луны, неземной аромат - видимо,
деревья цвели, дело было весной. И тишина, только птицы поют перед
рассветом, и звезды, как бриллианты, рассыпаны по небу. Это было
нечто! Я стоял в этом дворе практически неподвижно где-то час,
боялся дышать — такое ощущение было, как говорится, что ты «на
воздусях». Непередаваемое ощущение покоя, любви.
- Трех дней хватило, чтоб ощутить то, что постоянно
ускользает от нас в обычной жизни?
- Вы знаете, там, на Афоне, какое-то необыкновенное течение времени,
даже отсутствие времени. В нашем мире, который опутан сетями
прогресса, мы все куда-то бежим, едем, спешим, летим, даже ходить не
умеем как следует. Мы с вами москвичи, а давайте переедем в
провинцию, скажем, в город Барнаул и с ходу пойдем по центральной
улице. Вы и я — мы будем обгонять всех подряд! Потому что мы, к
сожалению, уже по привычке бежим куда-то. Ритм жизни подгоняет, а
это плохо: надо жить спокойно, размеренно, думать, размышлять,
созерцанием заниматься. Но есть вещи, которые, к сожалению, пока
сильнее нас… Как бы там ни было, Бог дает тебе моменты, когда ты
можешь в этой гонке остановиться. И вот тогда был такой момент.
Когда я впервые оказался на Афоне, понял, почему надо ходить в храм
в воскресенье и на праздники.
- Почему?
- Потому что по воскресеньям ты из этой суеты никчемной выпадаешь и,
приходя в храм, оказываешься в Божьем мире. Горнем мире. Общение с
Богом - оно не терпит суеты. Оно требует беседы, тихой и спокойной.
Иисус Христос и с учениками, и с людьми, среди которых Он
проповедовал, всегда беседовал спокойно, не спеша.
Так что получается, воскресенье - это и память Воскресения Бога
нашего Иисуса Христа и вместе с тем - воскресение нашего духа,
потому, что в этот день мы целиком с Господом.
Я, конечно, не очень хороший христианин: мне иногда трудно всю
службу отстоять, я иногда могу проспать и опоздать на Литургию, с
ноги на ногу стоять, переминаться, но все равно бывают такие дни, в
которые ты весь в богослужении, весь в молитве. Это, конечно, очень
многое дает человеку. Особенно в наш век.
Очередь-радуга
- Первое прикосновение к Поясу Богородицы — каким оно
было? Вы впервые увидели эту святыню в Вашу вторую, рабочую,
поездку?
- Да. Каждый день после трапезы Пояс выносят к паломникам. Мы пришли
с камерами - снимать этот эпизод для фильма. Священник вынес ларец,
открыл, поставил, и люди стали подходить, прикладываться. А
поскольку это был рабочий момент съемок, я сначала и не
прочувствовал, что происходит нечто необычное. Сам приложился,
помолился - но как-то все обыденно.
Я понял, что это за необыкновенная святыня, уже позже, когда
настоятель монастыря повел меня в алтарь. Я встал на колени, а он
взял ковчег и крестообразно осенил меня им, благословляя. Сначала
ощущений никаких не было. Настоятель прочел молитву. И вот тут как
будто, знаете, какой-то столп света на меня упал - не в физическом
смысле, конечно, это душевные ощущения. Поток любви, благодати. Это
неописуемое ощущение! И я заплакал, потому что… все мы люди очень
грешные. Очень грешные. И мне было непонятно, за что мне, такому
грешному, недостойному, дано было почувствовать нечто такое, чего не
выразить словами, не описать, не углядеть никак!
- Что бы Вы сказали на возражение, что поклонение Поясу
Богородицы в какой-то степени граничит с фетишизмом, что это лишнее?
- Я постараюсь объяснить - но оговорюсь: это мое личное мнение, я
могу быть неправ. Мы снимаем сейчас программу «Рождественская
открытка». В Петербурге мы встречались с коллекционером, который
собрал 40 тысяч открыток, в том числе старинных: конца XIX — начала
XX века. Я читал эти открытки. Скажем, открытка 1902 года: «Милая
Маша! Поздравляю тебя с Рождеством Христовым и Новым годом! Желаю
тебе здоровья, счастья, удачи. Надеюсь быть с вами в Новом году!
Петр». В этих строках — ощущение жизни, которой уже нет, она ушла,
но в то же время — осталась в этих строках. Так и Пояс: его Матерь
Господа нашего носила, когда ходила по этой земле. Это материальное
свидетельство Горнего мира. И здесь нет никакого фетишизма — это, на
мой взгляд, проблемы тех людей, которые так говорят. А наше счастье,
что миллионы наших людей шли к Поясу как к Величайшей Святыне.
- Невероятная очередь к Поясу - она, на Ваш взгляд,
что-то рассказала о нашем народе, о стране?
- Конечно. Очередь показала, что у народа есть Вера. Вера, которую
«утюжили», корежили, выжигали каленым железом на протяжении всего XX
века. Но простые люди все равно верили и продолжают верить. Самое
главное: наш народ, русские — я имею в виду не национальность — он
жаждет Веры! Потому что ему в свое время перекрыли этот источник, в
чем он и сам был виноват: нельзя было отказываться от
государя-императора, нельзя было отрекаться от своей Веры. Наши
предки соблазнились обещаниями: нам показали змия с золотым яблоком
в пасти, и мы кинулись за ним! Думали, что у нас нужники будут из
золота, будем жить при коммунизме, как в раю. Такого не бывает. Мир
справедливости — это ад, а мир любви — это рай. Вот в чем дело. А
сейчас пришло трезвение, и народ жаждет Бога. Поэтому слава Богу,
что в Россию прибыла эта святыня, и что люди стояли в очереди.
- А Вы эту самую очередь видели своими глазами,
подходили к ней?
- Видел, конечно.
- Какое на Вас впечатление она произвела?
- Благодати. Если б эту очередь можно было бы сфотографировать
специальными приборами, она вся бы переливалась радугой. Несмотря на
цыган, которые ходили и навязчиво просили денег, несмотря ни на
какие споры, ссоры — все равно там была благодать: вот она льется,
ее ничем не остановить! И неважно, что говорили неверующие люди:
якобы большинство стояло из корысти, эгоистично просило каких-то
утилитарных, земных вещей, для себя. Да, просили. Мы люди — мы
просили помощи у Бога, у Его Пречистой Матери. А кто нам еще
поможет? Но мы-то просили с Верою. Господь же Сам сказал: «Просите и
дано будет вам».
Без веры в этом мире делать нечего
- Вы снимаете фильмы о тяжелых явлениях современности, о
страшных вещах, которые творятся в нашей стране. И с другой стороны
— о святых и святынях, и всегда говорите о вере в наш народ. Одно
другому не мешает?
- Наоборот, помогает! Помогает не впасть в уныние. Как бы страшно ни
было, а кто-то говорить об этом должен. Понимаете, каждому из нас -
вам, мне, любому другому человеку - дано нести определенное служение
в этом мире. Мне судил Господь работать в тележурналистике - я
работаю. И считаю, что, если есть возможность говорить с экрана о
вещах, которые открывают глаза людям на какие-то явления в жизни, я
обязан это делать. Я же работаю не потому, что мне это неимоверно
нравится, а потому что… чем же еще я могу людям помочь? Ну чем, как?
Я не полицейский, не депутат - я просто журналист. Я могу просто
сделать фильм о том, что я вижу. Со злом бороться надо, нельзя
просто так сидеть сложа руки.
- Вы как-то сказали, что своими расследовательскими
программами защищаете свой народ. Программы о Поясе Богородицы, о
других святынях тоже подходят под эту категорию?
- Конечно. Кто-то посмотрит, хоть один человек, и умилится, как я
умилился, и почувствует то, что чувствовала вся наша съемочная
группа. И утешится этим, скажет: «Ой, как интересно!». И что-то в
его душе дрогнет. Если хоть один человек так отреагирует, я буду
счастлив. Безусловно, масса людей свидетельства о вере не принимает,
не принимают Христа. Это личное дело каждого человека… Но я вам
должен сказать, что в современном мире без Веры делать нечего.
- Почему?
- Потому что только Вера человека удержит на поверхности и спасет от
падения в какую-либо пропасть. Сегодня мир настолько яркий, он
предлагает столько увлекательных возможностей: карьера, работа,
творчество, машина, квартира, путешествия, деньги, женщины - все что
хочешь!
Раньше главным испытанием христиан был страх перед физическими
муками, как во времена Римской империи, или страх остаться без
работы, без хлеба, как в советские времена. Сейчас другое испытание
- муки соблазна. Скажем, у тебя все есть - iPhone, iPad, машина,
успех, интересное общение - зачем о Боге помнить? И вот это
испытание, может быть, еще страшнее и тяжелее, чем физические пытки.
Потому что соблазн не поймаешь, он эфемерный, с ним тяжелее
бороться. Но тем не менее есть люди невероятно богатые, которые
оставляют все и идут в монахи.
- Вы таких встречали во время съемок?
- Да. В одном не вошедшем в краткую версию фильма «Пояс Богородицы»
интервью я спрашиваю у русского монаха, насельника Андреевского
скита на Афоне: «Как так? К вам в монастырь, постригаться в монахи,
приходят в том числе и очень богатые люди - как они от всего
отказываются? Получается, все яркие возможности мира они оставляют
за какое-то обещание, исполнение которого в этой жизни даже не
увидят!». Он мне ответил: «Яркие возможности - ну и что? Это все до
гробовой доски. А что потом?» А потом, если ты веришь, то - жизнь
вечная. Если ты веришь. Потому что не зря Господь сказал: «Веруй в
Меня и не увидишь смерти во век». И о своей Вере надо не бояться
говорить полным голосом.
- А как же понимание того, что ты не вполне сам
соответствуешь идеалам, о которых говоришь?
-
Главное, - говорить об этом искренне. Самонадеянность, конечно,
вредна: если ты как журналист пишешь или делаешь программы на
телевидении о Православии, разумеется, нужно консультироваться со
священниками, чтобы сделать все правильно. Это очень важный момент.
Но своей Веры мы не должны стесняться. А наоборот — должны быть
готовы за нее ответить и за нее постоять. Как Иоанн Златоуст пишет:
«Если ты услышишь, что кто-нибудь на площади хулит Бога, сделай ему
внушение. Если не послушает, не бойся ударить его по ланите». Но
главное - дай Бог нам всем быть рабами Христовыми, чтобы жизнь свою
не просто так прожить. Это очень важно.