Поделись ссылкой с
друзьями |
|
Олег Волков: Восхождение к свету
«…вспоминались
тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже
священником…
То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты,
насильно стригли и брили. За отправление любых треб их
расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено
было удлинение срока — пятилетний “довесок”. И все же отец Иоанн,
уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а
сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном
обмундировании, с безобразно укороченными волосами — его стригли и
брили связанным, — изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то
добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в
лес.
Там, на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась
кучка верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных
и бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец
Иоанн надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал
вполголоса. Возгласия и тихое пение нашего робкого хора уносились к
пустому северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща…
Страшно было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за
деревьев вохровцы, — и мы стремились уйти всеми помыслами к горним
заступникам. И, бывало, удавалось отрешиться от гнетущих забот.
Тогда сердце полнилось благостным миром, и в каждом человеке
прозревался брат во Христе. Отрадные, просветленные минуты! В любви
и вере виделось оружие против раздирающей людей ненависти. И
воскресали знакомые с детства рассказы о первых веках христианства.
Чудилась некая связь между этой вот горсткой затравленных, с верой и
надеждой внимающих каждому слову отца Иоанна зэков — и святыми и
мучениками, порожденными гонениями. Может, и две тысячи лет назад
апостолы таким же слабым и простуженным голосом вселяли мужество и
надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на скамьях цирка и
ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и душевно
напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский
священник. Скромный, безвестный и великий…
Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания…» [1]
Книга, из которой приведена цитата, — в том же ряду, что и «Солнце
мертвых» Ивана Шмелева, «Россия в концлагере» Ивана Солоневича,
«Неугасимая лампада» Бориса Ширяева, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра
Солженицына. «Погружение во тьму» — мемуарное свидетельство о самых
страшных десятилетиях в истории нашей страны.
Предлагаем вашему вниманию очерк жизни писателя и беседу с его
вдовой.
Олег Васильевич Волков — ровесник ХХ века. Он родился в 1900 году в
знатной дворянской семье и получил всё, что в СССР за такое
происхождение полагалось. До революции успел окончить Тенишевское
училище. В 1917 году поступил в Тверское кавалерийское юнкерское
училище, но после октябрьского переворота юнкеров распустили по
домам из-за угрозы поголовного расстрела. Зимой 1918-го в Торжке был
сформирован добровольческий конный отряд; в его составе юнкер Волков
ушел на Гражданскую войну. Летом, вырвавшись из окружения, отряд
устремился к Екатеринбургу, в надежде спасти царскую семью. Но
Ипатьевский дом добровольцы застали уже опустевшим, с пятнами крови
на стенах «расстрельной» комнаты. В дальнейшем Волков пытался
пробраться к Врангелю, но в Крым попал, когда эвакуация вооруженных
сил юга России уже завершилась.
Путь в университет юноше был закрыт из-за происхождения. Прекрасно
владея несколькими иностранными языками, Волков работал переводчиком
в миссии Нансена, а после ее отъезда — в греческом посольстве.
Его арестовали в начале 1928-го. О белогвардейском прошлом Волкова
«органы» ничего не знали ни тогда, ни после, что видно из его
следственных дел, ныне опубликованных. (Из них же видно, как
неизменно стойко и благородно держался он на допросах, стараясь не
повредить другим.) И никаких обвинений ему первоначально не
предъявлялось: просто молодого человека хотели завербовать в
осведомители, от чего он категорически отказался. Следователь
пообещал, что Волкова сгноят в лагерях.
«…Случалось потом, в особо тяжкие дни, вспоминать эту пытку духа на
Лубянке в феврале уже далекого двадцать восьмого года. Перебирая на
все лады ее обстоятельства, в минуты малодушия я жалел, что в тот
роковой час не представилось другого выхода. <…> Впрочем, я всегда
безобманно чувствовал: повторись всё — и я снова упрусь, уже ясно
представляя, на что себя обрекаю…» (С. 18).
Когда в годы перестройки книга Волкова была издана в СССР, один из
рецензентов заметил: «”снова упрусь” — вот итог, превращающий
“Погружение во тьму” в “Восхождение к свету”».
Начало
первого срока будущий писатель отбывал на Соловках. Этот лагерный
год был довольно легким по сравнению с тем, что ему предстояло
пережить в дальнейшем: на Соловках еще царили относительно
«патриархальные» нравы. В чем состояла «патриархальность», можно
понять лишь в контексте всей книги, да и лагерных мемуаров в целом…
Внезапно лагерный срок Волкову заменили высылкой в Тульскую область:
сказалось заступничество «всероссийского старосты» Калинина,
которому близкие Волкова когда-то оказали важную услугу. Эта замена
спасла будущему писателю жизнь: через несколько месяцев на Соловках
начались массовые расстрелы. В одну ночь было убито свыше шестисот
человек. После второго ареста, вновь попав на Соловки в 1931 году,
Волков не встретил здесь никого из прежних друзей.
Потом была ссылка в Архангельск, где Волков общался со святителем
Лукой (Войно-Ясенецким); уже в ссылке — новый арест и лагерь в Коми
АССР. Освободившись незадолго до начала войны, Волков поступил в
геологическую экспедицию, что дало ему почти год передышки от жизни
за колючей проволокой: затерянную в тайге экспедицию органы нашли
только летом 1942-го, чтобы объявить Волкову об аресте и новом
сроке. Пообещала ведь ему когда-то советская власть: не хочешь быть
стукачом — сгноим в лагерях, и обещание выполняла с большевистским
дубинноголовым энтузиазмом. И своего почти добилась: через два года
он умирал от тяжелейшей дистрофии, пеллагры, цинги. Лечить никто не
собирался — много их тут было таких. Но случайно (случайно ли?) о
нем узнал начальник санчасти, бывший зэк, с которым Волков когда-то
вместе сидел. Этот человек сделал всё, что мог в тех условиях:
Волкова взяли в лазарет, подлечили ровно настолько, чтобы он
передвигал ноги (при лучшем состоянии комиссия не подписала бы акт
об инвалидности), и отправили умирать в ссылку.
Он не умер. И хотя родственники, которых он повидал проездом в
Москве, даже годы спустя с ужасом вспоминали, как он выглядел после
лагеря («живой скелет!»), дистрофия постепенно отступила. В
Кировабаде, куда он был сослан, вновь выручили иностранные языки — в
местном вузе преподавать их было почти некому, и скоро Волков стал
незаменимым специалистом. В 1951 году — пятый, последний арест. В
обвинительном заключении написали попросту «СОЭ» («социально опасный
элемент») — и сослали на 10 лет в глухое село Ярцево Красноярского
края. Но весной 1953-го умер Сталин, началась реабилитация невинно
осужденных. До Волкова очередь дошла в 1955 году. Его
реабилитировали по всем пяти делам, и он смог, наконец, вернуться в
Москву. Позади было почти тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок.
Однажды его спросили: как выжить в лагере, что нужно делать, чтобы в
нечеловеческих условиях оставаться человеком? Он ответил без пафоса:
«Мыть руки и не ругаться матом». И, видимо, заметив удивление
вопрошавшего (только-то?), добавил: «А вы думаете, это так просто —
мыть руки, когда их никто не моет?».
Оставаться
человеком помогала вера. Волков вспоминал, что по-настоящему ощутил
это при отъезде с Соловков после первого срока. Его напутствовал
священноисповедник епископ Глазовский Виктор (Островидов). Владыка
наказал молодому человеку помнить о тех, кто на Соловках
претерпевает мучения за Христа, и, если доведется, когда-нибудь
рассказать о них. Сам Волков, покидая остров, чувствовал
«обновляющее, очищающее душу воздействие соловецкой святыни <…>.
Именно тогда я полнее всего ощутил и уразумел значение веры. За нее
и пострадать можно!» (С. 119).
Потом, в особенно тяжкие дни, пришло ощущение «полной
безнаказанности зла», был период сомнений, отчаяния, завершившийся
возвращением к Богу. Писатель вспоминал, что, отправляясь в
последнюю, красноярскую ссылку — уже на шестом десятке, с язвой
желудка и туберкулезом гортани, — он не испытывал тревоги: «…во мне
тогда стали снова оживать надежды на одолимость зла. И было
ощущение, что вопреки всему обо мне печется Благая Сила» (С. 504).
Кстати, туберкулез гортани, который не смогли вылечить в
специализированной столичной больнице (куда Волкова поместили «по
блату» — ссыльным запрещалось находиться в Москве), в северной
ссылке удивительным образом прошел сам собой…
После реабилитации Волков вернулся в Москву. Он много переводил,
публиковал рассказы, преимущественно на охотничьи темы и о природе,
публицистические статьи. В 1957 году был принят в Союз писателей.
Олег Васильевич стоял у истоков экологического движения в СССР,
первым начал бороться за сохранение Байкала, северных рек. Он был
зачинателем «Всероссийского общества охраны памятников истории и
культуры», «Энциклопедии российских деревень», писал книги об
архитектуре Москвы, Петербурга. В период «оттепели» предложил
«Новому миру» повесть «Под конем», тематически перекликающуюся с
«Погружением во тьму». Твардовский, уже опубликовавший несколько
рассказов Солженицына, обещал напечатать и повесть Волкова: «Только
не сразу, а то обвинят в “направлении”». Но «оттепель» кончилась
раньше, чем редактор «Нового мира» успел осуществить свои намерения.
Завершенное в конце 1970-х главное произведение Волкова —
«Погружение во тьму» — впервые было опубликовано во Франции в 1987
году (рукопись тайно вывез Булат Окуджава, сосед по дому). Писатель
дожил и до отечественных публикаций. Впоследствии книга была издана
полностью, но первое издание, вышедшее в 1990-м, изрядно пострадало
от цензуры: тогдашние рамки «гласности» еще не вмещали мыслей о
преемственности злодеяний Ленина-Сталина, правдивых и резких слов о
том, во что обошлась России революция и всё за ней последовавшее…
Разорение деревни, уничтожение крестьянства Волков считал одним из
главных преступлений советского режима. Самые пронзительные страницы
книги — о раскулаченных мужиках, умирающих на улицах Архангельска, о
крестьянах, изгнанных из родных мест и брошенных зимой «обживать»
зырянскую тайгу… Другое чудовищное преступление — растление
человеческих душ. Завершая книгу, в 1979 году Волков писал:
«Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными
мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье
нации, обесцененные нравственные критерии. Длившаяся десятилетиями
пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных
на совести, христианских устоях, не могла не разрушить в народе
самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей
привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда —
неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности.
<…> Побуждаемые — и в какой-то мере оправдываемые — низкой оплатой
труда, рабочие воруют и тащат из цехов что попало (привратник за
мзду отведет глаза!), торговцы обвешивают и обманывают напропалую,
хозяйственники и бухгалтеры монтируют головоломные мошеннические
комбинации, начальники берут взятки, безнаказанно грабят казну; ржа
коррупции разъедает вузы и больницы, все ступени служебной
зависимости, любые общественные организации» (С. 537–538).
В 1993 году в одной из газет появилась заметка: «Чего не смог ГУЛАГ,
сделал Мострест». Работнички оного треста, проявив вполне обычное
преступное советское разгильдяйство, оставили без ограждения яму
двухметровой глубины; в нее и провалился Олег Васильевич, выйдя
вечером погулять с собакой. Открытый перелом ноги в таком возрасте
стал непоправимой бедой. Последние два с половиной года писатель уже
не мог выходить из дома. 10 февраля 1996 года, в канун праздника
новомучеников и исповедников Российских, Олег Васильевич Волков
скончался. В некрологе «Журнала Московской Патриархии» отмечалось,
что «он до конца своих дней сохранял аристократическую стать,
безупречную русскую речь, изысканно простой писательский слог и
православную веру».
Помню конец 1980-х — 1990-й год, когда журналы печатали фрагменты
«Погружения во тьму» и Олег Васильевич стал появляться в передачах
центрального телевидения. Он вызывал восхищение, другого слова не
подобрать. Олицетворение России, которую мы потеряли. В каждом
слове, в каждом жесте чувствовалось достоинство без снобизма,
внутренняя культура, из следующих поколений, увы, в большей или
меньшей степени успешно вытравленная. Человек, общавшийся со
святыми, прошедший запредельные испытания и сохранивший веру…
* * *
Мы
беседуем с вдовой писателя Маргаритой Сергеевной Волковой.
- Маргарита Сергеевна, насколько можно судить по
воспоминаниям самого Олега Васильевича, его семья была не очень
воцерковленной: оба родителя увлекались теософией, отец еще и
толстовством…
- Это же Петербург, а петербуржцы в основном были маловеры. Внешнее
всё соблюдалось, но всё-таки они маловеры по сравнению с Москвой. А
Олега сама судьба вела к настоящей вере. Он через всё прошел —
голод, холод, всевозможные издевательства… Но вера, наоборот,
укрепилась. Здесь сыграло роль и пребывание на Соловках, когда там
было столько священников, мучеников и исповедников. И общение со
святителем Лукой Крымским дало ему силы выдержать тридцать лет этого
ада.
Господь ведь посылал ему помощь в самых безвыходных ситуациях, когда
он бывал на волосок от смерти. И Олег знал, что в живых остался
только потому, что Господу угодно было для чего-то продлить его дни.
Преосвященный Лука однажды сказал Олегу: «Да вы не считайте себя
ссыльным — считайте себя свидетелем». И сам Олег говорил: «Я живу,
чтобы свидетельствовать».
За несколько дней до кончины он по просьбе журнала «Витрина.
Читающая Россия» отвечал на вопросы так называемой тургеневской
анкеты. В ней предлагались различные вопросы, и нужно было дать два
варианта ответов: как бы ты ответил в 18 лет и сегодня. Отвечая на
вопрос: «Кто ваши любимые герои в истории и в действительности?»,
Олег Васильевич написал: «18 лет — Муций Сцевола и адмирал Лазарев»
(Олег Васильевич был правнуком Михаила Петровича Лазарева,
знаменитого исследователя Антарктиды). А в графе «Сегодня» он
ответил так: «Тот безымянный батюшка, что, презрев угрозу расстрела,
служил в ночном соловецком лесу».
Мы познакомились в 1962 году в редакции «Дружбы народов», где я
работала, и через какое-то время он подарил мне первое в моей жизни
Евангелие. Я прочла. Конечно, это было потрясение. Потом прочитала
всю Библию, тоже им подаренную. Потом и вера пришла, и
воцерковление. Интерес к Священному Писанию, к духовной литературе —
всё это он привил.
- А до встречи с Олегом Васильевичем Вы не были
верующей?
- Какая-то вера была и раньше. Крещена я была еще в детстве. Помню,
в школе перед экзаменами приятельница давала мне свою ладанку, я ее
надевала и смело шла отвечать. А в храмы заходила редко, только
перед какими-то важными событиями. Олег Васильевич считал, что вера
— это нечто очень личное. Не помню, чтобы мы когда-либо говорили о
вере. Но его бессловесный пример, его умение направить мысли мои и
душу к Богу (найти Евангелие и Библию в то время было ох как
трудно!) привели к тому, что вера моя из врожденной — от случая к
случаю — стала радостной и осознанной.
Он знал: горячая, искренняя молитва до Бога дойдет. Однажды в
лагере, на лесоповале, на зазевавшегося бедолагу, парализованного
страхом, падало дерево. Все замерли… И вдруг дерево повело в
сторону. Охранник выразил свое непомерное удивление длинным
восхищенным матом. Земля вздрогнула от падения исполина, но все
остались живы. «Вот сила молитвы!» - так сказал Олег, не уточняя,
кто молился.
Венчал нас священник Димитрий Дудко. Мы часто к нему ездили в
Гребнево - как, впрочем, и вся московская интеллигенция. Но наше
общение с отцом Димитрием прервалось в 1980 году после его
известного покаянного выступления по телевидению. Ранее его
арестовали и условием освобождения поставили это выступление. Он,
когда выступал, не только каялся в своей «антисоветской
деятельности», но и называл фамилии других людей. Он был очень
растерянный, несчастный… Я жалела его. Но Олег некоторых вещей не
прощал. И когда отец Димитрий позвонил, через какое-то время после
своего выступления, Олег сказал ему: «Отец Димитрий? Я такого не
знаю», - и повесил трубку. У меня прямо сердце перевернулось. Но что
поделать - Олег имел на это право.
Про него самого тоже не забывали. Помню, было это в том же 1980
году, перед московской олимпиадой: из Москвы выселяли бомжей,
уголовников, чтобы к приезду иностранцев всё было чистенько, чтобы
ничто не порочило нашу социалистическую действительность. А Олег же
охотник, у него было два ружья. Пришли конфисковать эти ружья, раз
он бывший зэк. Конфисковали, притом с понятыми! Понятые — из нашего
дома. Держались милиционеры очень гордо, а фамилия их начальника
была… то ли Косорылко… то ли Корытко… не вспомню сейчас. Олег тотчас
пошел в Союз писателей и написал заявление: «Раз меня причисляют к
такой публике — вот мое заявление на выезд, хочу эмигрировать. Я сыт
по горло, вернусь, когда эта власть кончится». Вмешался Сергей
Михалков, вмешался Ильин — главный кагэбэшник от литературы, но
человек неплохой [2]. На следующий же день
Олегу позвонил этот Косорылко: «Вы можете забрать ружья». Олег
сказал: «Ну, нет! Вы сами и принесёте». И Косорылко всё принес с
извинениями. Конечно, им не нужен был скандал перед олимпиадой. Но
вот такие случаи давали нам понять, что органы его своим вниманием
не оставляют. «Держат на крючке», - говорил Олег.
- Удивительно, что, когда в 1957 году Олега Васильевича
принимали в Союз писателей, одним из тех, кто давал ему
рекомендации, был Михалков. Казалось бы: такой советский,
осторожный, и вдруг - рекомендация бывшему зэку с пятью судимостями.
Проявление дворянской солидарности?
- И это тоже, но не только. Да, он советский, осторожный, но он
Олега любил, всегда очень доверительно с ним беседовал. Знал - что
бы он ни сказал «крамольное», Олег никогда его не выдаст.
Но, разумеется, всякое между ними бывало. Случилось это в одном из
сибирских городов, не вспомню в каком. Перед этим Брежнев с дозором
объезжал страну. А потом — писательская поездка, связанная с защитой
природы. Олег постоянно этим занимался, как же было его в такую
поездку не взять. И вот в этом городе выступает местное партийное
начальство, несет обычный для того времени вздор. Один оратор
похваляется, что памятник Ленину поставили в заповеднике, другой еще
что-то в том же духе… А Олег вышел и сказал всё как есть, как в
действительности обстояло положение дел с охраной природы, в
частности в этой области, и спросил: «У вас тут был Брежнев, что ж
вы ему ничего не говорили? А теперь оказалось - в этом нужда, в том,
здесь браконьерство, там лес вырубают, всё гибнет…». И еще что-то
добавил в том смысле, что вместо памятников Ленину вы бы лучше делом
занимались.
Когда после выступления он вышел, вокруг него образовался вакуум.
Только в гардеробе кое-кто украдкой к нему подходил и шепотом
говорил: «Я разделяю Ваши взгляды». И Олег улетел в Москву.
Михалков от всего этого «заболел». Как же: он секретарь правления
Союза писателей - и не доглядел? (Кстати, он был хорошим секретарем,
очень много сделал добра, не ленился людям помогать). Ну а тут как
вернулся, сразу позвонил Олегу. Я сама слышала, как Михалков кричал
на том конце провода: «Ты сидел — хочешь, чтоб и я сел?». И - матом.
Олег положил трубку, он мата не терпел. После этого по указанию
Михалкова статью Олега рассыпали, книгу, которая должна была выйти,
велено было не издавать. На что жить? Но к Олегу многие хорошо
относились, любили его. Потихоньку давали ему на рецензию разные
рукописи. Такая работа оплачивалась совсем не хуже, чем писательский
труд; он это делал без особого удовольствия, но добросовестно. Но
его самого не печатали. И длилось это довольно долго. И когда в
очередной раз рассыпали что-то для Олега очень важное, болезненное -
о каком-то заповеднике, который надо было спасать, - я пошла в
церковь и долго-долго молилась… У нас тут храм в честь иконы
«Знамение Божией Матери» в Переяславской слободе, и там чудотворная
икона мученика Трифона. А Олег в это время был в ЦДЛ
(Центральный дом литераторов. - Ред.). Возвращается и говорит:
«Что-то случилось с Михалковым. Меня увидел, раскрыл объятия и
говорит: “Дорогой ты наш Олег Васильевич!”».
А бывало и наоборот: Олег сам от издания готов был отказаться. Он
написал книгу «Ту граду быть», об истории московских улиц. Мы были в
Коктебеле. Получаем «чистые листы» - это последняя корректура, в
которую уже нельзя вносить никакую правку. И вдруг Олег читает: «Я
счастлив ходить по тем камням, на которые ступала нога Ленина». Он
тотчас поехал в аэропорт. Были там билеты, нет ли - но он добился,
чтобы его посадили на ближайший рейс. Пришел в издательство и
сказал: «Рассыпайте набор. Вы что, не знаете моей судьбы?». Ну,
сняли они эту фразу.
-
Маргарита Сергеевна, ныне покойный литературный критик Вадим Кожинов
утверждал, что якобы незадолго до смерти Олег Васильевич сказал ему
следующее: «Я по-прежнему не принимаю и ненавижу коммунизм, но я с
ужасом думаю, что теперь будет с Россией. Она слишком уязвимая и
хрупкая страна, ей нужна была эта броня в виде СССР».
- Если и была именно так - в чем я сомневаюсь - произнесена эта
фраза, то в нее, конечно, был вложен иной смысл. Не тот, который
грезится национал-социалистам. Сильная Россия - да! Он с болью
воспринимал развал страны, но Олег Васильевич очень четко различал
понятия «Родина» и «Советский Союз». Развал-то стал как раз
результатом семидесяти лет советчины, при царях страна не
разваливалась, а прирастала… Да, Сталин держал границы государства,
но какой ценой? Это и слепому ясно. Конечно, легко, когда человек
уже ушел, посмертно зачислять его в ряды «своих». Понятно, что
национал-большевики хотели бы считать Олега Васильевича своим
единомышленником. Но не получится. Олег всю жизнь был монархистом. В
таком возрасте не меняют убеждений. И в той же тургеневской анкете,
которую он заполнил незадолго до смерти, на вопрос: «Кого вы больше
всего ненавидите из исторических деятелей?» - ответил: «Ленина -
Сталина - Гитлера».
- Как Олег Васильевич познакомился со святителем Лукой?
- После второго соловецкого сидения Олега сослали в Архангельск. Ему
там удалось хоть кое-как, но устроиться: нашел работу, снимал угол.
А на улицах Архангельска, на тротуарах, трамвайных путях сидели и
лежали умирающие мужики, сосланные туда целыми деревнями — с детьми,
стариками. Они умирали от голода, холода и полной безнадежности. К
утру не успевали убрать трупы… Олег третью часть любой своей еды
откладывал. И когда собирался полновесный кулек, ходил кого-нибудь
из них подкормить. Он говорил, что было невероятно тяжело идти среди
них и выбирать самых несчастных, где дети. Эти глаза, смотревшие с
немой мольбой: «Мне!», «Дай мне!»… И там он познакомился с пожилой
симпатичной архангелогородкой, которая тоже приходила туда с
кулечками еды - как выяснилось, от преосвященного Луки. Она
рассказала владыке о молодом интеллигентном ссыльном, и владыка
пригласил Олега на чаепитие. Так началось их знакомство. Церкви в
Архангельске все были закрыты, или разрушены, или переданы
обновленцам. И ходить на службу приходилось далеко за город, в
ветхую кладбищенскую церковку. Когда владыка туда шел, он звал с
собой Олега.
Служить владыке было запрещено. Он даже в алтарь никогда не заходил,
стоял на богослужении со всеми прихожанами. Он не нарушал этот
запрет, чтобы не подвести священника. Так и говорил: «Мне-то ничего
не будет, а с настоятелем расправятся». А священник был такой
маленький, сухонький, в одеянии настолько потрепанном, что владыка
ему однажды принес свое облачение и по дороге говорил Олегу: «Ну, из
большого-то малое можно сделать».
Преосвященный Лука был окружен агентами. И в том, что Олег с ним
открыто ходил по улицам и приходил к нему в больницу, тоже был
вызов. И доносы писались, конечно. Хотя Олега и без этого посадили
бы снова.
Беседы с таким человеком, святым, очень много давали Олегу. Но
святитель Лука не только тогда, в Архангельске, заботился о нем. Он
и отойдя ко Господу Олега не оставил. Во всяком случае, «Погружение
во тьму» в Греции издано не без его участия.
- Как это?
-Греки очень любят святителя Луку, очень почитают. И вот,
архимандрит Нектарий (Антонопулос), настоятель монастыря святого
Климентия в Фивах, поехал в Крым поклониться мощам святителя Луки. И
там какая-то женщина, прихожанка, подарила ему «Погружение во тьму»
на русском языке. Фамилия «Волков» отцу Нектарию ничего не говорила,
но чем-то книга его всё же заинтересовала. И он дал почитать
переводчице. Та сказала: «Это надо печатать!». Книга двумя изданиями
выходила в Греции. Было немало изданий за рубежом, но греческое
издание — лучшее. Настолько профессионально, строго всё выверено,
даже карта вычерчена передвижений Олега. И получается, отец Нектарий
узнал о книге Олега благодаря святителю Луке — он ведь ради
святителя приехал.
Но это было позднее. А в ту же поездку, когда ему книгу подарили,
отец Нектарий встретился с замечательным иконописцем Александром
Соколовым. И спросил его: «Не можете ли Вы познакомить меня с
настоящим русским человеком?». Саша сказал: «Могу. Этот человек —
Олег Васильевич Волков. Но он сейчас болен. Я позвоню, и если он
согласится, вы встретитесь». Отец Нектарий получил приглашение, мы
его ждали. Он тогда еще не связывал Олега Васильевича с автором той
книги, потому что книгу переводчице он позже дал. Он уехал в Оптину
пустынь и надолго там задержался, а когда приехал — Олег уже был без
сознания. Он ждал отца Нектария, а потом невмоготу стало, в кому
впал. Отец Нектарий позвонил, и я сказала: «Не могу Вас сейчас
принять, простите». И на следующий день Олег умер. Отец Нектарий до
сих пор себя корит, что не повидался с ним.
В начале ноября 2011 года в Греции открылась конференция,
посвященная священноисповеднику Луке Крымскому. Деловая ее часть
проходила в Афинах и Салониках. Всё было организовано замечательно,
выступали богословы, врачи, художники. Были делегации из России, с
Украины… Меня пригласили выступить, я рассказывала о знакомстве
Олега Васильевича со святителем Лукой. Конференцию подготовил отец
Нектарий. Зная отца Нектария, я не удивляюсь, что именно на
греческой земле пожелал расцвести наш российский святой
преосвященный Лука. Кстати, отец Нектарий нашел в архиве греческого
посольства документы, относящиеся к Олегу, о которых раньше ничего
не было известно. Оказывается, посол после ареста Олега просил за
него, писал своему правительству: заступитесь, талантливый молодой
человек, пропадет ни за что. Ну, куда уж там греческому
правительству… Никто, конечно, вмешиваться не стал. А Олег, по
милости Божией, не пропал, претерпел до конца и свидетельство свое
людям оставил.
[1] Волков О. Погружение во тьму. М.,
2009. С. 8–10. Далее номера страниц указаны в тексте.
[2] Ильин Виктор Николаевич — в
1950–1970-е гг. секретарь по организационным вопросам Московского
отделения Союза писателей. Генерал-лейтенант КГБ в отставке.
Оксана Гаркавенко
Источник:
Православие и современность
Другие способы внести пожертвование
|