Поделись ссылкой с
друзьями |
|
«Здесь и сейчас происходит главное –
спасение души»
беседа с православной писательницей Ольгой
Рожнёвой
В
конце лета исполнилось три года, как на страницах
газеты
Вера-Эском начала печататься Ольга Рожнёва. Судя по откликам, её
душевные рассказы сразу же пришлись по сердцу читателям. Публикации
в «Вере» стали перепечатывать ведущие православные интернет-ресурсы,
и произведения писательницы теперь любимы в России и за рубежом.
Недавно в московском издательстве вышла уже вторая её книга.
Пожалуй, наступило время читателям «Веры» познакомиться поближе с
любимым автором.
«Пишу – как дышу»
– Ольга, ваш первый вышедший у нас рассказ, кажется,
назывался очень просто –
Про
пирожки («Вера», № 592). Помните, как его написали?
– Да, он был из серии «Истории, рассказанные у монастырского
киоска». Я несла послушание в Оптиной Пустыни и поделилась
впечатлениями от него. Только это вторая была публикация, а первая –
рассказ
Злая Даниловна, он напечатан в № 589.
– Вот видите! Уже и забывать начал, так давно вы с нами.
– Первый рассказ мне очень памятен. Я целый день трудилась на
послушании в Оптиной Пустыни, а поздним вечером, когда в келье
монастырской гостиницы все трудницы уже спали, выходила в коридор,
чтобы никому не мешать, садилась на ступеньки лестницы и в полутьме
на стареньком ноутбуке печатала про Даниловну. Я много лет по
выходным дням трудилась в храме Всех Святых в Пермском крае,
работала за свечным ящиком, пела на клиросе. Встречалась с разными
людьми и об одном таком человеке написала… На самом деле читатели в
конце рассказа понимают, что Даниловна совсем не злая, а, наоборот,
очень добрая.
– Почему именно в «Веру» послали? До этого ваши
рассказы, насколько помню, появлялись на сайте начинающих
православных писателей.
– Очень люблю «Веру»-«Эском»! Чудесная газета! Горжусь тем, что пишу
для её читателей.
– Между тем они знают вас лишь по рассказам о других
людях, о себе же почти ничего не пишете.
– Каждый пишет, как он дышит. Наверное, личность автора всё равно
проявляется в его рассказах.
– Всё же давайте как бы заново познакомимся. Начнём с
того, что вы с Русского Севера?
– Да, я родом из Нижнего Тагила, но много лет жила в Пермском крае.
– Любили путешествовать по Северу? Что самое яркое
запомнилось?
– В годы юности ходила в походы с туристами-водниками, сплавлялись
по рекам Урала. Первой рекой была Чусовая. И я увидела своими
глазами всю красоту этой дивной уральской реки. Позднее были Вильва,
Койва, Вижай, Сылва и другие реки. Коренные жители этих мест
называют воду – «ва», отсюда названия рек: «тихая вода», «прозрачная
вода», «бурная вода» и так далее.
– У нас в Коми такие же названия: у коми и коми-пермяков
один язык.
– Имена рек звучали для меня очень музыкально и загадочно. А какие
это были сплавы! Чувство дружбы, единой команды, взаимопомощи и
взаимовыручки. Рыцарское отношение юношей к девушкам. Ещё я
подружилась со спелеологами. Мы облазили большинство пещер Урала:
Геологов-2, Дивью, Кизеловскую, Медвежью, Дружбу и другие. У меня
появились свой комбинезон, каска, фонарик, который прикреплялся к
каске. Пещеры были грязные, и вылезали мы из них чумазые, но
довольные собой, преодолев очередной «шкуродёр» – узкий лаз. Природа
у нас очень интересная – и под землёй, и на земле.
А однажды я прочитала объявление о наборе студентов в геологическую
партию на летний сезон. И вот нас забросили на вертолёте в тайгу
Северного Урала.
– Наша редакция не раз ездила на Приполярный Урал к
Поклонному кресту, с верхушек гор видели Зауралье. Такие просторы...
– Ещё бы! Только мы были чуть южнее, горы там не такие высокие. Но
просторы – да, тайга кругом, до ближайшего населённого пункта
километров пятьдесят. В нашу партию входил только один
профессиональный геолог – наш шеф Толя. Ещё были два
студента-геолога – Света и Лёня. И мы с подружкой и однокурсницей
Раей. Рая после этого путешествия, кстати, перевелась на
геологический факультет на курс ниже. Я тоже об этом подумывала. Но
не решилась.
У меня сохранился дневник той экспедиции, могу зачитать...
Из дневника студентки
«Как
описать красоту девственной тайги?! Множество птиц и маленьких птах,
большого и мелкого зверья. Тайга живая. Она живёт и дышит. Поёт и
чирикает, свистит и шумит. А чистейшая вода в ручьях, от которой так
сладко ломит зубы в жару! А ягоды и грибы! Мы собирали спелую
чернику в большие кружки и добавляли сгущёнку. И ели эту вкуснятину
ложками, запивая крепким чаем, пахнущим костром. Шеф стрелял
глухарей, и я готовила их в котелке с клюквой и брусникой. Мясо было
немного твердоватым, но ароматным.
Идти по тайге тяжело: перелезаешь через корни деревьев, через
заросли травы и кустарников. Иногда шеф отправлял нас с Раей вдвоём
вдоль по окружающим лагерь речушкам. И мы набирали песок со дна
речек в лоток и промывали его долго в ледяной воде. Уходили довольно
далеко от лагеря, и Толя давал нам с собой ракетницу и компас. Я
никогда не могла запомнить направление. Шеф называл это «женским
топографическим кретинизмом». Он говорил, что в древности мужчины
ходили на охоту далеко от дома, а женщины сидели дома и ждали своих
кормильцев. Поэтому у них плохая ориентация на местности. Говорил он
это очень важно.
Один раз мы ушли из лагеря к самой высокой точке Северного Урала –
горе Конжаковский Камень. И несколько дней жили в охотничьей
избушке. Были удивлены, когда нашли в пустой избушке припасы. Шеф
объяснил, что последний, кто ночует в избушке, всегда оставляет для
новых постояльцев спички, соль, консервы, сухари».
– Вот это мне тогда врезалось в память. Всё-таки наши северные люди
особенные, без взаимовыручки никак. Однажды я осталась в той избушке
готовить обед, а ребята на маршрут ушли. И вот потом записала в
дневник:
«Дело шло к вечеру. Ребятам пора было вернуться. Я уже приготовила
еду, принесла воды, насобирала ягод. И ходила вокруг избушки кругами
в ожидании. Внезапно небо стало темнеть на глазах. Началась сильная
гроза. Я залезла на нары в избушке и сидела, сжавшись в комочек. А
снаружи бушевала стихия. Избушка скрипела, трещала. И я чувствовала
себя Элли из детской сказки. Только вместо Тотошки со мной Кидус и
Карус. Внезапно щенки начали скулить и лезть ко мне на нары. Это
было очень странно, потому что они обычно держались дерзко и лаяли
на всех птичек и мелких зверюшек. Снаружи послышались тяжёлые шаги.
Кто-то ходил вокруг избушки. Собаки скулили.
Я взяла в руки ракетницу, которую обычно оставлял мне шеф, чуть
приоткрыла дверь и выглянула. Лучше бы я этого не делала. При
вспышке молнии увидела почти рядом с собой здорового медведя с
раскрытой пастью. Закрыла дверь. Вернулась на нары. И сидела на них
– не знаю, сколько времени. Помню, что одной рукой обнимала и
гладила обоих щенков, а вторая рука с заряженной ракетницей была
наставлена на дверь. Когда дверь открылась, я чудом удержалась от
того, чтобы не нажать на курок. На пороге стояли продрогшие и
лязгающие зубами мои бродяги-геологи. Они заблудились и плутали.
Такое бывает в тайге даже с опытными людьми – типа Толика.
Шеф медленно, почти на цыпочках подошёл ко мне. Он ласково
уговаривал меня: "Олечка, солнышко, ты ракетницу-то отдай! Ну,
отдай, а? Давай сюда ракетницу, тебе говорю!" А я бы рада отдать, но
рука вцепилась в неё намертво. И бедному шефу пришлось разгибать мне
пальцы по одному, чтобы достать оружие из ладони. Потом, согревшись
и наевшись, после третьей кружки чая, все начали смеяться. "Оль, у
тебя такой вид был угрожающий: дескать, враг не пройдёт. Если бы
медведь сюда зашёл, он бы точно тут же развернулся обратно!" –
говорили ребята...»
«За все, что имею»
– Ну, готовый рассказ! То есть вы ещё студенткой писать
начали?
– Гораздо раньше. Сохранился ещё детский дневник, там есть такой
грустный, но забавный эпизод, записанный в школе:
«Дыхание перехватывает от слёз. Это что, я? Ребёнок, забившийся под
кровать? Маленькая девочка. Очень худенькая. Под глазами синяки. В
детстве я сильно болела и не ходила в садик. Потому что не вылезала
из больницы. Из-под кровати меня пытается достать толстая тётка в
белом халате. Я просилась к маме и, видимо, надоела ей, потому что
мне было убедительно сказано басом: "Твоя мама оставила тебя здесь
навсегда. Она больше никогда не придёт за тобой". До сих пор помню
чувство леденящего ужаса и одиночества. За мной больше не придут. И
я навсегда останусь здесь, в этой холодной палате, окна которой
закрашены отчего-то в ядовито-синий цвет, на этой железной скрипучей
кровати. Совсем одна. Без своего медвежонка. Без своего потёртого
чемоданчика, полного сокровищ. Без мамы.
Разгневанная тётка с трудом забирается под кровать. Мне нужно
ставить капельницу, а достать меня оттуда – всё равно что поймать
мышонка. Тонкие ручонки выскальзывают из её потной пятерни. Наконец
меня ухитряются схватить за длинные волосы...»
Позже мама рассказывала, что я перенесла четыре операции. Тогда мне
шёл четвёртый год. Врачи говорили родителям, что сомневаются, буду
ли я вообще жить. Их прогноз мог бы оправдаться, если бы не мои
неродные дед Ваня и его мама, моя прабабушка Ульяна. Их я поминаю в
молитвах каждый день. Прабабушка меня любила и не собиралась
отпускать на тот свет, тем более что дитя было некрещёным.
Разыгрался целый детектив. Как мне позднее рассказывали, дед и
прабабушка у врачей выпросили меня, чтобы погулять. Ходить я уже не
могла. Мои спасители попросту выкрали меня из больницы, лихо
перетащив через забор.
Прабабушка сразу же понесла меня в церковь и окрестила. Смутно помню
купель. Видимо, была чуть живой, потому что воспоминания зыбкие, на
грани. Где-то рядом уже был другой мир, в который прабабка меня не
отпустила. Она была глубоко и искренне верующим человеком. После
крещения неожиданно я стала поправляться. Справка о крещении долго
хранилась у меня в коробочке детских сокровищ, в ней значилась
синими чернилами написанная цифра «3» – три рубля за крещение. Но я
знала, что на самом-то деле ценой была жизнь.
Не помню, как научилась читать. Вероятно, из унылых больничных стен
и закрашенных в ядовитый цвет окон было только два выхода: в
разноцветный чудесный мир книг и в серый туман, в котором не было
ничего, кроме белых халатов, капельниц и боли. Этот туман мог
поглотить сознание. Спасибо книгам, которые не позволили ему это
сделать.
Мне было около четырёх лет, и в моём чемоданчике – много ярких и
красочных книжек. Долгое время родители считали, что я рассматриваю
картинки. Ну что возьмёшь с болезненного ребёнка? Под ногами не
путается, и ладно. Пока как-то раз из них, вечно занятых и спешащих
по своим взрослым делам, не подсел ко мне и не спросил: «Олечка,
деточка бедная, тихая ты наша, всё картиночки смотришь? А вот кто на
этой картинке? Ты понимаешь, кто на ней изображён?» И бедная деточка
тоненьким голоском стала уверенно объяснять, кто же изображён на
картинке, попутно бегло зачитывая цитаты. В семье случился
переполох: «Ребёнок читает! Кто научил ребёнка читать?!» Вечером,
когда вся семья была в сборе, бабушка, дедушка, мама и папа долго не
могли установить, кто же научил меня читать. Потихоньку вспомнили,
что я изредка подходила с книжкой то к одному, то к другому и
спрашивала буквы. Вот таким был мой первый университет.
– А второй? На кого вы учились?
– Я окончила Пермский университет по специальности
«Романо-германская филология», запись в дипломе гласит: «Филолог.
Переводчик. Преподаватель английского языка». Двадцать два года
работала преподавателем и заместителем директора по учебной работе в
промышленно-экономическом техникуме. Языки любила с детства, учила
английский язык с первого класса в английской школе, побеждала на
олимпиадах и в будущем видела себя переводчиком. В университете
завкафедрой перевода часто повторял, что у меня есть чувство языка и
я могла бы быть успешна как переводчик художественной литературы. Но
вот жизнь сложилась иначе…
– А как получилось, что оказались на послушаниях в
Оптиной Пустыни?
–
Мой муж погиб – несчастный случай. Так что с этой стороны меня ничто
не держало. В паломнические поездки ездила давно, меня притягивала
монастырская жизнь. Но пока дети учились, об этом не могло быть и
речи. Когда же они окончили вузы и создали собственные семьи, меня
благословили пожить и потрудиться в Оптиной Пустыни, где мои
скромные способности нашли применение в работе издательства и
экскурсионной службы.
– В ваших рассказах чувствуется сопереживание совершенно
незнакомым людям, их скорбям. Человеку, который не пережил это сам,
наверное, трудно быть таким отзывчивым?
– Думаю, что нет человека, в жизни которого не было бы скорбей. Они
могут прийти в любой момент. Месяц назад после инсульта парализовало
мою маму, я перевезла её к себе. Тот, кому приходилось ухаживать за
лежачим больным, знает, как это нелегко…
– Судя по комментариями к вашим интернет-публикациям,
ваши рассказы особенно трогают читательниц, то есть женщин. Можно
сказать, что вы «женский писатель»?
– Я внимательно прочитываю комментарии к своим рассказам на сайтах
«Православие.ру», «Православие и мир», «Русская линия» и других и
могу сказать, что мужчины пишут комментарии так же часто, как и
женщины. Вот, к примеру, читатель Андрей написал: «Слёзы текли, пока
читал... О чём мы думаем, чем мы живём? Всё же тут, рядом – вот она
боль, вот она и Любовь... Господи, спасибо Тебе за всё, что имею».
Такие комментарии написали мужчины к моему рассказу «Поездка к
отцу», и, думаю, признание о слезах нисколько не умаляет их
мужественности.
Встречи со старцами
– Общение с кем из священников больше всего сказалось на
вашей жизни? Какие встречи больше запомнились?
– Всё, что запомнилось, уже есть в моих рассказах. Главная же
встреча – это с первым моим духовником, игуменом Савватием. На
Урале, на реке Чусовой, в пяти километрах от Верхнечусовских
Городков, на Митейной Горе, есть монастырь Казанская Трифонова
женская пустынь – там он служит. У батюшки за плечами сорок лет
жизни в Церкви и двадцать пять лет хиротонии, но иногда он говорит о
себе: «Я в духовной школе хорошо если два класса окончил. Вот мой
духовный наставник, отец Иоанн Крестьянкин, он – да... был профессор
духовный». Когда такое слышишь от игумена, это, знаете, смиряет. А
кто тогда мы, обычные миряне? Младенцы духовные. Нам ещё расти и
расти.
– Если мы духовные младенцы, то нам нужно в духовные
ясли ходить, а не прыгать выше головы в «духовный вуз», ища общения
с «профессорами». Так, получается?
– С одной стороны, так и есть, а с другой... Многие, когда узнают,
что я тружусь в Оптиной Пустыни, спрашивают, как попасть «на приём»
к старцу Илию. Меня это раньше смущало: почему именно к нему, минуя
других батюшек, которых много в нашей обители? Поделилась я своим
смущением с одним из опытных оптинских духовников, и игумен А. меня
вразумил: «Не смущайся. Старцы – это красота православия, дух
православия, свидетельство истинности нашей веры. Через старца
человек видит Бога. Разве смущались люди девятнадцатого века, когда
тысячи приезжали в обитель к преподобному Амвросию? Иногда можно
услышать от наших современников: "Сейчас и старцев не осталось –
«оскуде преподобный»…" А в каком веке псалмопевец Давид это сказал?
То-то… Иисус Христос – вчера и днесь тот же, и Дары Духа Святаго те
же».
– Старца Илия вы часто видите?
– Несколько раз мне довелось с ним беседовать, исповедаться у него,
принимать из его рук Святое Причастие. А когда отец Илий в 2009 году
расспросил меня о моих первых рассказах, то благословил на
писательский труд. И вот, после благословения старца, самым чудесным
образом, неожиданно для меня самой, никогда не имевшей дела с
книжными издательствами и издателями, в течение трёх лет были
написаны и изданы мои книги.
Даже мимолётная встреча с батюшкой – событие. Вот, например, один
эпизод, о котором я не рассказывала в газете.
На вечерней службе оптинская братия выходит на полиелей и встаёт в
два ряда по старшинству хиротонии. Мы с сёстрами стоим среди
молящихся паломников недалеко от центра храма и слышим, как один из
братии, решивший, что старец встал на недостаточно почётное для его
духовного сана место, говорит старцу: «Батюшка, вы не туда встали».
И старец смиренно переходит на другую сторону. А там братии кажется,
что старец должен стоять на более почётном месте, в другом ряду, и
ему опять говорят: «Батюшка, нет, не сюда, туда». И старец опять
смиренно переходит. Там ему снова говорят: «Нет же, батюшка, не
сюда!» – пока наконец кто-то из старшей братии, уразумев, что
происходит, не взрывается: «Вы что делаете?! Оставьте старца в
покое!» А сам батюшка, абсолютно безо всякого смущения, спокойно
переходил каждый раз туда, куда его просили перейти. Он, духовный
наставник братии, нисколько не гневается, нисколько не смущается.
Смущение обычно свойственно гордости, тщеславию: как это – я, да
что-то не так сделал! А смирению и кротости смущение не свойственно.
И в то же время эти кротость и смирение – не униженность, совсем
нет!
Вот батюшка благословляет одного послушника прочитать пятидесятый
псалом. А тот не понимает и взволнованно переспрашивает: «Пятьдесят
раз читать?» И все стоящие рядом смеются. А старец не смеётся. Он
такой тонкий и деликатный человек, у него такая любовь к людям, он
даже и вида не подаёт, что ошибся его собеседник. Как будто всё в
полном порядке. И кротко, с любовью батюшка объясняет: «Нет, не
пятьдесят, один раз прочитаешь». И нам становится стыдно, что мы
смеялись над человеком, который просто не понял...
– Это как проповедь получается – не словами, а
собственным примером.
– Вера, предание и передаются через пример молитвенников, на которых
почиет Святой Дух. Епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон
(Шатов) писал о современном старце, отце Павле (Троицком): «Вы
знаете, я пришёл к вере, будучи уже взрослым человеком, и у меня,
когда я стал уже священником, иногда возникали помыслы неверия.
Когда я узнал отца Павла, на эти помыслы я отвечал всегда так: если
есть отец Павел – значит, есть Бог. То, что есть отец Павел, для
меня было самым лучшим доказательством того, что существует Бог. И
как бы ни сгущалась тьма, какие бы мысли ни влагал дьявол в мою
пустую глупую голову, какие бы чувства ни теснились в моём злом,
ожесточённом сердце, вот эта память о том, что есть отец Павел, и
знание той благодати, которая даётся человеку Богом, конечно,
удерживали меня от неверия, удерживали меня от уныния, удерживали от
соблазнов различных, которых так много в нашей жизни».
Вот то же самое можно сказать про старца Илия.
Мастерская
– Благословение старца помогает вам, православному
человеку, не бояться написать «не то»? Кажется, у Крылова басня была
про писателя и разбойника. Оба очутились в аду. Писатель оказался
под маленьким огонёчком, а разбойник горел в сильном пламени. Потом
под разбойником огонь стал потухать, поскольку последствия его
беззаконий на земле стали заканчиваться, а под писателем огонь всё
больше и больше разгорался. Оказалось, что книги, оставшиеся после
его смерти, продолжали развращать людей.
– Ответственность, конечно, большая. Слава Богу, у меня есть
духовник, который читает мои наброски. Такая духовная цензура…
– Когда вы сидите над рассказами, многое художественно
додумываете или стараетесь быть ближе к обыденной реальности? Как
одно сочетается с другим?
– С детства много читала, а потом я, как филолог, изучала литературу
всех жанров и эпох. В разные периоды жизни у человека разные
потребности. Нам нужны и тайны средневековых замков, и романтика
приключений, и захватывающие детективы. Мне нравится афоризм:
«Хороши все жанры, кроме скучного». Но вот в данный период моей
жизни мне интересно то, что происходит «здесь и сейчас». А также то,
каким образом это самое происходящее «здесь и сейчас» может помочь
или помешать моей духовной жизни, укреплению веры, спасению души.
Мне пришлось встречать в своей жизни многих людей, которые шли к
Богу – каждый своим путём. Их судьбы часто настолько удивительны,
что могли бы стать сюжетом романа. И я лишний раз убеждаюсь, что
реальная жизнь бывает более интересной и захватывающей, чем самый
накрученный вымысел.
Порой читатели устают от выдумки и хотят реальности. Не случайно в
споре, когда все отвлечённые аргументы исчерпаны, человек часто
апеллирует к своему личному опыту, к тому, свидетелем чего ему
суждено было стать. Это самое убедительное.
На живых примерах часто строится и миссионерство. Известный психолог
и журналист Татьяна Шишова пишет по этому поводу: «Противостояние в
мире нарастает, и всё больше людей осознаёт, что первична тут
духовная составляющая. Может быть, поэтому, чтобы до наступления
решительных событий к истинной вере успело обратиться как можно
больше людей, сейчас так обильно изливается благодать, и многие из
тех, кто ещё вчера обходил церковь стороной, уже не мыслят себе без
неё жизни. Их рассказы о воцерковлении порой настолько
поразительные, что напоминают эпизоды из патериков, – это очень
важная форма миссионерства. По словам св. прав. Иоанна
Кронштадтского, "примеры сильнее всего действуют на людей, увлекая
их к подражанию"».
Так что все мои рассказы основаны на реальных событиях, встречах с
реальными людьми. В то же время это художественные рассказы, а не
документальные очерки.
– У вас уже вышла вторая книга?
– Да, в серии «Святая Русь» издательства «Лепта Книга» вышел второй
сборник.
– Где его можно найти?
– Книга разошлась по стране, есть в книжных магазинах, можно также
заказать её через Интернет. В разных интернет-магазинах цена
разная, к моему удивлению, поэтому лучше поискать, где подешевле, –
достаточно набрать в поисковике название книги: «Непридуманные
истории, или Монастырские встречи – 2».
– Желаем вам творческих успехов! И не терять связи с
нашей газетой. Мы вас любим и ждём новых рассказов. Помогай Господь
в ваших трудах.
С Ольгой Рожнёвой
беседовал Михаил Сизов
Источник:
"Вера-Эском"
Другие способы внести пожертвование
|